Давай поженимся. Страница 6

Как он просияет! Невзирая на все свои угрызения совести и предчувствия, как он просияет при виде нее, – он всегда сияет, и только она одна способна вызвать у него эту улыбку. Хотя он был всего на несколько месяцев старше нее и отличался удивительной для своих тридцати лет наивностью, в его присутствии она чувствовала себя словно бы его дочерью, чье непослушание всякий раз было проявлением бережно хранимой жизнестойкости. Салли почувствовала, что лицо ее застыло в широкой улыбке – в ответ на воображаемую улыбку Джерри.

А другие лица таили в себе опасность. Ей показалось, что она увидела знакомого, молодого питомца Уолл-стрита, которого Ричард не раз приглашал к ним в Дом, – он как раз заворачивал за угол здания авиакомпании “Бритиш Оверсиз Эруэйс”, напротив простершей свою длань статуи Фэррагата[2]. Фамилия этого человека была Уигглсуорс, а перед ней два инициала – какие именно, Салли не могла вспомнить. Его ничего не выражающее лицо исчезло за углом. Наверняка она ошиблась: ведь на свете миллионы людей, но типов – лишь несколько, а таких людей, которые не принадлежат ни к одному из них, очень мало. Тем не менее, из страха быть узнанной, она опустила взгляд, так что, как и предсказывал Джерри, обнаружил ее, конечно же, он, хоть и не в аду.

– Салли! – Он стоял на теневой стороне Ай-стрит, без шляпы, подняв руку, точно останавливал такси. В строгом костюме он был обескураживающе похож на всех прочих, и пока он ждал у перекрестка, чтобы сигнал светофора позволил перейти улицу, сердце у нее екнуло, точно она вдруг проснулась и выяснила, что находится за двести миль от дома. Она спросила себя: “Кто этот мужчина?” Сигнал возвестил: ИДИТЕ, и он заспешил к ней – первый в группке людей; сердце у нее заколотилось. Она беспомощно стояла на краю тротуара, а расстояние между ними сокращалось, и ее тело, все ее опустошенное тело, вновь чувствовало трепетное касанье его рук; она увидела его крючковатый нос, который никогда не загорал и был красным все лето, его печальные неопределенного цвета глаза, его неровные, торчащие зубы. Он гордо и как-то нервна улыбнулся, с минуту неуверенно постоял, потом дотронулся до ее локтя и поцеловал в щеку.

– Господи, до чего же ты грандиозна, – сказал он, – шагаешь вразвалку своими большими ногами, точно девчонка с фермы, которая на каблуках ходить не умеет.

Сердце у нее успокоилось. Никто больше не видел ее такой. Она ведь из Сиэтла, потому и кажется Джерри девчонкой с фермы. Да она и в самом деле чувствовала себя не в своей тарелке здесь, на востоке. Среди местных женщин немало таких – к примеру Руфь, – которые никогда не прибегают к косметике, никогда открыто не флиртуют; рядом с ними Салли чувствовала себя нескладной, угловатой. Ричард заметил это и пытался понять причину ее неуверенности. Джерри тоже заметил и назвал ее своей “девочкой в ситцах”. Только после смерти отца, поехав однажды в Сан-Франциско, она вдруг почувствовала то, что, наверное, чувствуют все дети: до чего же здорово во всем, в каждой маленькой мелочи, быть самой собой.

– Как ты, черт подери, сумела удрать?

– Просто сказала “до свидания”, села в “сааб” и отправилась в аэропорт.

– А знаешь, это здорово – встретить женщину, которая умеет использовать двадцатый век на все сто. – Это была еще одна его причуда – считать, будто есть что-то комическое, несообразное в том, что они живут сейчас, в этом веке. Случалось, лежа с ней в постели, он называл ее “дражайшая моя половина”. Она чувствовала, что ему доставляет удовольствие деликатно подчеркивать, – чтобы она ни в коем случае не забыла, – сложность их отношений в рамках окружающего мира. Даже сама его нежность возвещала о том, что их любовь незаконна и обречена.

– Эй, – сказал он, перекидывая к ней мостик сквозь наступившее молчание. – Я не хочу, чтобы ты рисковала ради меня. Я хочу сам рисковать ради тебя.

“Но ты не станешь”, – подумала она, продевая руку под его локоть, и опустила голову, стараясь попасть в ритм его шагов.

– Пусть это тебя не волнует, – сказала она. – Я ведь здесь. Он молчал.

– Ты злишься на меня. Не следовало мне приезжать.

– Я никогда на тебя не злюсь. Но все-таки как же тебе это удалось?

– Удалось.

Казалось, тела у него нет – одни крупные кости и нервы: у нее возникло впечатление, будто она держится за уголок воздушного змея, который стремится вырваться и взмыть ввысь.

Он тащил ее за собой.

– Ричарда, что, сегодня вечером не будет дома? – спросил он.

– Будет.

Он резко остановился.

– Господи, Салли. Что случилось? Ты взяла и сбежала? А назад ты можешь вернуться?

При последнем вопросе голос его резко повысился. Ее ответ еле царапнул ее собственную барабанную перепонку:

– Не волнуйся на этот счет, милый. Я с тобой, а все остальное кажется таким далеким.

– Говори же. Не заставляй меня себя презирать. Расскажи, что произошло.

Она рассказала, переживая все заново, пугая самое себя. Пляж, охватившая ее паника, дети, Джози, самолет, скитанье по городу, намерение позвонить домой через час, сказать, что она на Манхэттене, что у нее сломался “сааб” – никак не желает заводиться – и что Фитчи предложили ей переночевать, поскольку завтра утром у нее занятия на курсах искусствоведения в музее “Метрополитен”.

– Солнышко, это не пройдёт, – сказал он ей. – Постараемся не терять голову. Если я сейчас посажу тебя на самолет, ты еще успеешь домой к восьми.

– Ты этого хочешь?

– Нет. Ты же знаешь, я хочу, чтобы ты всегда была со мной.

И хотя все свидетельствовало об обратном, она чувствовала, что это правда. Она – его жена. Это странное обстоятельство, неведомое миру, но ведомое им, превращало не праведное – в праведное, все, казавшееся безумием, – в мудрость. Из всех женщин Джерри выбрал ее, Салли, и самым ценным во время их первого незаконного путешествия было то, что она почувствовала за те два дня, как крепнет эта истина, почувствовала, как расслабляется он. В первую ночь он совсем не спал. Она несколько раз в испуге просыпалась, когда он выскальзывал из постели – то попить воды, то подкрутить воздушный кондиционер, то что-то найти в чемодане.

“Что ты ищешь?”

“Пижаму”.

“Замерз?”

“Немного. Спи, спи”.

“Я не могу. Тебе плохо, ты несчастлив”.

“Я очень счастлив. Я люблю тебя”.

“Но я не могу тебя согреть”.

“Ты действительно холоднее, чем Руфь, – почему-то”.

“В самом деле?”

Должно быть, по ее голосу он почувствовал, что ее оскорбило это неожиданное сравнение, ибо он тут же поспешил отступить: “Нет, я не знаю. Забудь. Спи, пожалуйста”.

“Я завтра же уеду. Я не останусь на завтрашнюю ночь, если у тебя из-за меня бессонница”.

“Не будь такой обидчивой. Бессонница у меня не из-за тебя. Это Господь ее на меня насылает”.

“Потому что ты спишь со мной”.

“Слушай. Я люблю бессонницу. Это доказывает, что я еще жив”.

“Прошу тебя, Джерри, пожалуйста, ложись”. – Она крепко прижалась к его телу, стараясь заставить воздушного змея спуститься с небес, и сама уснула где-то между землей и небом, на котором в кирпичном колодце двора за их жалюзи начинала разгораться заря. Вторую ночь Джерри еще крутился, но спал уже лучше, а сейчас, в эту третью ночь, тремя месяцами позже, когда весна уступила место лету, он очень скоро задышал ровно и ритмично, в то время как у Салли все еще слегка колотилось сердце. Она старалась внушить себе, что гордится его доверием. Заснула она, однако, со смутным ощущением утраты, а проснулась рано утром с обостренным сознанием, что осталась одна. Комната была совсем другая, чем в тот первый раз. Стены, хотя Джерри и Салли остановились в том же отеле, были не белые, а желтые, и вместо цветов на них висели два бледных гольбейновских портрета. За жалюзи брезжило утро, и Салли видела лица словно сквозь дымку, отчего они казались живыми – капризные, с пухлыми губками. Свидетелями скольких адюльтеров, скольких пьяных совокуплений пришлось им быть? Внизу, по проспекту, шурша метлой, прошел уборщик. Та, первая, их комната выходила во двор; эта с высоты пяти этажей смотрела на сквер. Где-то внизу, под ними, в лабиринте столицы взвыла сирена грузовика, собирающего отбросы, лязгнул мусорный бак. Она подумала о молочнике, который поднимается сейчас на ее крыльцо, чтобы со звоном поставить свои бутылки у двери покинутого ею дома. Джерри лежал поперек кровати – простыня дыбилась у его горла, а ноги торчали голые. Она растолкала его, разбудила, вызвала в нем страсть. В момент наибольшей близости он сонно прошептал:

2

Фэррагат Дэвид Глазгоу – американский адмирал.